Органолептика стиха. О новой книге Игоря Померанцева «Поздний сбор»

Органолептика стиха

О новой книге Игоря Померанцева «Поздний сбор»

В кафе входит четыре человека, среди них Игорь Померанцев – седобородый, в бордовом шарфе.

– А, так это ваша книга не дошла до меня, – отвечает он на мое приветствие, – это очень странно, а Вы повторно отправляли?

– Такова особенность нашей почты. Я удивлен, что вы меня узнали.

Пришедшие с Игорем дамы оборачиваются и вступают в беседу. Это супруги писателя и Андрея Курочкина, дизайнера «Позднего сбора»[1]. – Мы друзья по Facebook, – отвечает им Игорь и заказывает чашку кофе. За барной стойкой плотный ряд высоких стульев и все свободны. На данный момент в зале всего несколько гостей – пара девушек, заказавших чай и десерт, через несколько столов еще одна – в красном, говорит по телефону. Спустя три часа здесь будет не протолкнуться – анонсировано выступление писателя, который называет себя, ни много, ни мало, основателем русской винной критики.

Я не остался на презентацию. Нужно подготовиться к следующему дню – запись на радио и телепередача с Игорем.

«На моем рабочем столе они рядом: бутылка вина, бокал и несколько книг. Среди книг – две особенно любимые, обе на английском языке: «Философия вина» венгерского философа Белы Хамваша и «Я пью, следовательно, существую» – английского философа Роджера Скрутона»[2].

За стеклами кафе «Vinostudia» – мокрый Питер, улица Рубинштейна. Холодный мрачный город вполне мог бы соперничать с туманным Лондоном за звание винной столицы мира. Однако, переориентация буржуазного самосознания на пролетарское «…о вкусной и здоровой пище»[3] дало свои плоды, т.е. вина – полукрасные-полубелые. И первым, кто из писателей-эмигрантов связал русский язык и бутылку бордоского был Игорь Померанцев.

«Впервые я увидел бутылки «Шато-Икем» в Лондоне в самом начале восьмидесятых годов прошлого века. Я обратил на них внимание во французской винной лавке в переулке рядом с Clifton Road, где я жил вместе с матерью в казенной квартире»[4].

Какое-то литературное чутье ведет автора к тому, что мотив вина помещается в контекст имперского восприятия  окружающего мира.  Лондон – столица мировой винной культуры, несмотря на то, что Великобритания не является столь уж значимым винным регионом. Отсутствие чего-либо, порождающего винный нарциссизм, вызвало появление винных критиков и торговцев – оценка и присвоение. Вино, безусловно, – продукт не локальный, а глобальный, склонный к колонизации.

Резко свернуть

в итальянский магазин,

оставив агентов в тумане,

в Англии.

А когда выйдешь

с бутылкой кьянти,

они уже бессильны что-либо

сделать[5].

Границы стираются. И если кто-то преследует меня из прошлого, то все, что нужно – виза в другую страну в качестве глотка тосканского.

«Я считаю Буковину дальним Средиземноморьем. Вот если взглянуть на Черное море с высоты летящей птицы, то мы понимаем, что Черное море – это такая огромная бухта Средиземного моря.  И все, что к нему прилегает – я провожу границу по виноградникам – это уже дальнее Средиземноморье. К тому же, вот эта земля – Буковина, Черновцы, они всегда входили в состав Империи…»[6]

После записи телепередачи, обменялись книгами и традиционными фразами – «было приятно», «а теперь Вы к нам», «вот мой номер» и т.д.  Я бы понял их на любом языке. Язык Померанцева не дает четкого определения тому, на какой полке и в какой ценовой категории должно быть то или иное вино, в этом его основное отличие от современных винных критиков. Он действует решительно и четко – полный захват и ни в коем случае не брать пленных, не жалеть и себя.

Стратегия

удары следует наносить

в разных направлениях.

зоны такие:

печень,

почки,

сердце.

Вдруг печень выдюжит,

почки не подкачают,

тогда, может, сердце.

Но печень держать

в перманентном шоке:

пусть себе плавает,

то в белом, то в красном.

Почки же –

пивом.

Сердце –

спиртом.

и все одновременно.

Что-то да сдаст.

Главное,

не падать духом[7].

Вернувшись домой, принялся за написание заметки. Не покидает странное ощущение, что Санкт-Петербург – именно то пространство, где русская литература уже соприкасалась с дионисийством – культом, построенным вокруг вина и поэзии. Да, речь идет о символистах. Правда, дионисизм и встречи в Башне Иванова не предполагали получения гедонистического удовольствия от вкуса и аромата, но исключительно от опьянения. Здесь, как мне кажется, и есть своя ниша Игоря Померанцева в контексте русской литературы – воспевание не опьянения, но, как сказали бы сомелье, – органолептики, органолептики жизни и путешествия, пространства и времени.